Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла - Страница 73

А ведь тогда мы снова придем к выводу, что и все прочие поступки, имеющие отношение к этому делу, тоже вызваны злым умыслом, и в таком случае не сможем более противиться предположению, что отец допускал все происходящее, тоже имея в мыслях некий преступный умысел. Кажущаяся невозможность такого положения вещей никоим образом не должна влиять на наши умы, нам не следует отказываться от подобного, вполне логичного варианта. Поэтому я делаю именно такой вывод и продолжаю.

Теперь посмотрим, сможем ли мы отыскать хоть какие-нибудь подозрительные действия Рэндольфа, о которых совершенно точно не было известно его отцу. Итак, в восемь часов в тот вечер уже стемнело; днем шел снег, но потом перестал — по крайней мере, его не было достаточно долго, чтобы все это заметили. И вот люди, которые обходят дом кругом, натыкаются на две цепочки следов — под углом друг к другу. Об одних следах нам известно, что они маленькие, женские, другие же, как мы узнаем, оставлены огромными и тяжелыми башмаками, более того, следы эти частично занесены снегом. Две вещи нам ясны: люди, оставившие эти следы, пришли с разных сторон и, вероятно, в разное время. Уже одно это отвечает на ваш вопрос о том, была ли Сибрас в сговоре с «грабителями». Но как же ведет себя Рэндольф, завидя эти следы? Хотя фонарь несет именно он, первых следов — женских — он не видит, их замечает деревенский парень, а вот на другие, наполовину присыпанные снегом, Рэндольф натыкается сразу и тотчас же о них сообщает. Грабители вышли на тропу войны, объясняет он всем. Но обратите внимание на удивление и ужас Рэндольфа, когда он слышит, что окно закрыто, и когда ему показывают отрубленные женские пальцы. Он не может удержаться от восклицания: «Боже мой, что же еще могло случиться?» Но почему «еще»? Это нельзя отнести к смерти его отца, ведь он знает об этом или догадывается, поскольку слышал выстрел. Не возглас ли это человека, в чьи планы неожиданно вмешался случай? Кроме того, окно ведь и должно было быть закрытым: никто, кроме самого Рэндольфа, лорда Фаранкса и умершего механика, не знал о тайном механизме, следовательно, воры, проникнув внутрь и ограбив покои лорда, на обратном пути непременно нажали бы на оконный притвор, и вполне понятно, что бы за этим последовало. Грабители либо разбили бы стекло и вылезли наружу, либо сбежали бы через дверь, либо остались бы заточенными в комнате, как в ловушке. Поэтому столь явное удивление Рэндольфа было совершенно неоправданным, особенно после того, как он заметил на снегу следы воров. Но как же тогда вы объясните поведение лорда Фаранкса во время визита грабителей и после него — если грабители вообще побывали в доме? Как вы помните, лорд в это время был еще жив. Убили его не они, ведь звук выстрела раздался после того, как прекратился снегопад, а прекратился он задолго до того, как они покинули дом, поскольку их следы занесло снегом. Зарезали его тоже не грабители — в этом деянии призналась Мод Сибрас. Так почему же, будучи живым, без кляпа во рту, лорд не поднял тревогу? А потому что на самом деле в тот вечер в Орвен-холле не было никаких грабителей.

— Но ведь там были следы! — вскричал я. — И драгоценности в снегу! И шарф!

Залесский улыбнулся.

— Грабители, — промолвил он, — это простые, недалекие парни, они обычно прикидывают ценность украденного на глазок. Вряд ли грабители стали бы бросать в снегу дорогие украшения и уж точно не взяли бы с собой человека столь неопытного, что он обронил свой шарф. Вся эта затея с ворами — совершенно бездарная постановка, недостойная ее автора. Та легкость, с какой Рэндольф обнаружил занесенные снегом украшения, имея при себе лишь слабый фонарь, уже должна была навести какого-нибудь сообразительного полицейского на мысль, что тут что-то нечисто. Драгоценности были нарочно подкинуты туда с тем, чтобы бросить подозрение на несуществующих грабителей. С той же целью кто-то сорвал оконный притвор, открыл окно, намеренно оставил следы и забрал драгоценности из комнаты лорда Фаранкса. Все это было сделано намеренно, но мы слишком поторопимся, если сразу скажем, кем именно.

Поскольку наши подозрения становятся все менее расплывчатыми и теперь ведут нас в совершенно определенном направлении, то давайте-ка обратим внимание на слова Хестер Дайетт. Я совершенно уверен в том, что во время публичного слушания показания этой женщины не были восприняты всерьез. Никто не усомнился в том, что это жалкий образчик рода человеческого, недостойная и жадная до сплетен служанка, злая карикатура на женщину. Ее показания хоть и занесли в протокол, но не поверили им, а если и поверили, то не отнеслись к ним с должным вниманием. Никто и не попытался извлечь из ее слов что-то полезное. Что до меня, то если бы я искал самые надежные показания, то обратился бы за ними именно к такой особе.

Позвольте мне в нескольких словах обрисовать вам склад ума этой породы людей. Они жаждут знаний, но лишь самого практического толка. Они не жалуют вымысел; их страсть к тому, что есть на самом деле, рождается из недоверия к воображаемому. Их муза — Клио, другой они не знают. Они алчно собирают знания через замочную скважину, подглядывать — дело всей их жизни. Но им недостает воображения, и поэтому они не лгут; стремясь познать реальность, они почитают искажение фактов чуть ли не святотатством. Их влечет все насущное, все бесспорное. Именно поэтому все эти Пеникулы и Эргасилы Плавта кажутся мне более правдоподобными, нежели образ Поля Прая в фарсе Джерролда. Правда, в одном пункте показания Хестер Дайетт и впрямь кажутся заведомо ложными, — но лишь поначалу. Она утверждает, будто видела в комнате круглый белый предмет, который двигался вверх. Но на дворе была ночь, ее свечу задуло ветром — Дайетт должна была при этом очутиться в кромешной тьме. Как же она могла разглядеть этот предмет? Можно предположить, что ее свидетельство было намеренной ложью или же (учитывая ее возбужденное состояние) она стала жертвой разыгравшегося воображения. Но я утверждаю, что люди такого сорта, будь они в нервном или даже невротическом возбуждении, все равно не способны что-либо вообразить. Поэтому я считаю, что ее показания правдивы. И заметьте, к чему нас это приводит? Я склонен думать, что свет в комнату все же проникал — но настолько слабый и рассеянный, что это ускользнуло от внимания Хестер.